Как прусские офицеры в 1812-м спасали нацию
от комплекса неполноценности
КОНСТАНТИН ГАЙВОРОНСКИЙ
ИСТОРИК И ПУБЛИЦИСТ
В нынешнем году внимание академической общественности сосредоточено на событиях двухвековой давности, которые изменили политическую карту Европы и, в некоторой степени, направление исторического процесса. Во втором номере журнала были опубликованы беседы с участниками международной конференции в Санкт-Петербурге, посвященной 200-летию российско-шведского (союзного) договора 1812 года.
В августе в Риге при содействии Института балтийской цивилизации состоялась еще одна международная научная конференция – «Эпоха наполеоновских войн в Прибалтике: идеи, война и общество». В ней приняли участие ученые из Института всеобщей истории РАН, из Латвии, Литвы, Эстонии, Польши и Финляндии.
Эта статья латвийского историка и публициста посвящена одной из важнейших страниц истории немецкого народа.
В июне 1812 года прусский король издал эдикт против прусских офицеров-эмигрантов, поступивших на русскую службу. Всё их имущество конфисковывалось, они лишались чинов и орденов, готовился заочный процесс, на котором «при усиливающих вину обстоятельствах» им грозила смерть. Человек, которого этот приговор касался в первую очередь, погибнет через два месяца под Ригой. От прусской пули.
ПАРТИЯ МИРА И ПАРТИЯ РЕВАНША
Чтобы понять, отчего пруссаки начали стрелять в пруссаков, придется начать издалека. После чудовищного разгрома Пруссии Наполеоном в 1806–1807 годах страна была унижена, урезана в границах и фактически превращена в протекторат. Прусские патриоты жаждали реванша. Но этот реванш был невозможен без широких реформ. Надо было вводить всеобщую воинскую повинность, чтобы численность армии стала сопоставимой с французской. А для этого надо было отменять крепостное право.
Поначалу реформаторы взяли верх. (Составленный прусским канцлером Гарденбергом первоначальный план реформ помечен: «Рига, 12 сентября 1807 года». Именно у нас он отсиживался во время той войны.) Под руководством генералов Шарнхорста и Гнейзенау пруссаки смогли полностью перестроить вооруженные силы страны. Забегая вперед: в 1813 году 4-миллионная Пруссия выставит в поле армию в 250 тысяч человек – столько же, сколько 40-миллионная Россия.
Но даже в прусской армии была «профранцузская партия» во главе с генералами Гравертом и Йорком, теми самыми, что в 1812 году по очереди будут командовать 27-й дивизией под Ригой. Йорк с одобрением писал о вмешательстве Наполеона во внутренние дела Пруссии, приведшем к отставке реформатора Штейна:«Слава богу, одна безумная башка (Штейн) раздавлена, теперь другая ехидная гадина (Шарнхорст) захлебнется собственным ядом». Очень уж не одобряли эти деятели реформ.
Шарнхорст и Гнейзенау тем временем наладили связи с англичанами и русскими и были готовы поднять армию против французов по первому сигналу.
МОМЕНТ ИСТИНЫ
Момент истины настал в 1812 году. Наполеон потребовал от прусского короля уволить всех реформаторов и присоединиться к нему в походе на Россию. В Берлине горячо обсуждали ультиматум. «Благонамеренные» взяли верх: да вы что? Куда нам против Наполеона?! По мирному договору Пруссии оставили армию в 42 тысячи солдат, а у французов – 600 тысяч. При этом Пруссия зажата между сателлитами Наполеона – Рейнским союзом и Варшавским герцогством. Да еще и внутри страны стоят французские гарнизоны!
Гнейзенау и Шарнхорст, рвавшиеся в бой с Наполеоном, даже рассматривали вариант военного переворота. Но король нанес упреждающий удар, сняв антифранцузски настроенных командиров с постов. После чего многие офицеры демонстративно ушли в отставку. А двадцать самых непримиримых поехали в Россию, заканчивавшую последние приготовления к войне с французами. В их числе Гнейзенау, Клаузевиц – будущий всемирно известный военный теоретик, Тидеманн, Лютцов.
Перед отъездом Клаузевиц написал декларацию, в которой объяснял поступок своих товарищей. Да, война с Наполеоном смертельно опасна для страны. Но это лучше, чем капитуляция без выстрела. «Постыдное пятно трусливого подчинения никогда не может быть стерто. Эта капля яда в крови народа переходит в потомство и подтачивает силы позднейших поколений». Сам того не ведая, он много объяснил о коллективной психологии латышского народа после 1940 года. И продолжил:«Даже гибель свободы в кровавой и почетной борьбе обеспечивает возрождение народа и явится зародышем жизни, которые даст могучие корни нового древа».
Между прочим, в России тоже были свои клаузевицы. В 1808 году офицеры отказывались принимать назначения в войска, воюющие со шведами – нашими недавними соратниками по антифранцузской коалиции. Генерал Горчаков, племянник Суворова, пошел в 1809 году под суд за письмо командиру австрийского корпуса, против которого вынужден был сражаться в Галиции – тоже ведь бывшие союзники. А в сентябре 1812 года после сдачи Москвы пойдут слухи, что Александр I собирается заключить мир с Наполеоном. «Офицеры заявляли, что если будет заключен мир, они перейдут на службу в Испанию», – вспоминал Бенкендорф. (В Испании тогда шла партизанская война, а английская армия Веллингтона била одного французского маршала за другим.)
СОВЕТ ГНЕЙЗЕНАУ: ОТСТУПАЙТЕ!
Гнейзенау прибыл в Россию одним из первых и имел несколько продолжительных бесед с Александром I. Он советовал так: стратегия Наполеона – это блицкриг, победить его можно, только затянув войну. Надо отступать как можно дальше, разрушая за собой мельницы, конюшни, угоняя скот. Ни в коем случае не пытаться контратаковать раньше времени. Затруднить Наполеону подвоз снабжения, протянуть до зимней кампании, организовать народную войну, как в Испании.
Это ровно та самая стратегия, что спасла Россию в 1812-м. Александру тогда многие советовали так воевать (в том числе шведский наследный принц — бывший наполеоновский маршал Бернадот). Но царь колебался. Гнейзенау писал друзьям в Пруссию: на организацию народной войны император не соглашается из страха перед восстанием крепостных; побаивается он и глубокого отступления.
Александр I предлагал Гнейзенау любой штабной пост в армии, но тот понимал – без знания русского языка он бесполезен: «И без меня тут много праздношатающихся». Незадолго до начала войны Гнейзенау через Ригу уехал в Англию – готовить восстание в Германии. Немецким офицерам, поступавшим в русскую армию, давался год на изучение русского, после чего они получали ответственные посты. У Клаузевица оказался только месяц, так что он вынужден был почти без дела болтаться при штабе Барклая. А вот Лео Лютцова сразу взяли в строй. Это был отчаянный рубака, еще в 1809 году бросивший прусскую армию, чтобы воевать против Наполеона с австрийцами. Потом он партизанил в Испании, попал в плен, бежал в Россию через всю Германию. В 1812 году он рубился в рядах русской кавалерии, а потом прекрасно справлялся в штабе корпуса Дохтурова – четырехлетняя боевая практика заменяла языковые познания.
Подполковнику Тидеманну повезло еще больше. Его направили в Ригу, где русский вообще был без надобности: для штаба обороны Риги во главе с Эссеном и Левизом немецкий был рабочим языком.
НАЧАЛЬНИК ШТАБА
РИЖСКОЙ ОБОРОНЫ
Полное его имя – Карл Людвиг Генрих Тидеманн. Он был отличным инженером и, дав присягу России, воевал за нее как за свою родину. Он и считал, что воюет здесь за родину – даром что под Ригой ему пришлось сражаться с соотечественниками. С 27-й прусской дивизией, которой командовал сначала Граверт, потом Йорк.
Именно Тидеманн постоянно теребил русское командование, настаивая на активных действиях, подсказывая, как нивелировать преимущество пруссаков (сильную кавалерию и конную артиллерию), планировал, как бить пруссаков по частям.
Тидеманн настолько выделялся своей энергией, что молва именно ему приписала инициативу сожжения рижских предместий. Якобы посланный для уточнения – переправился противник через Двину или нет, – он перепутал и послал губернатору Эссену черную карточку (означавшую переправу), а не красную («отбой тревоги»). Но уже тогда возникли сомнения в этой байке. «К чему эти карточки, если Тидеманн мог возвратиться так же быстро, как и его вестник?» – вопрошал Гутцейт. Как бы то ни было, после пожара Тидеманна и Эссена толпа встречала криками «Убийца! Поджигатель!».
А еще он при каждом удобном случае выезжал к передовым прусским линиям якобы для переговоров и пользовался этим, чтобы призывать прусских солдат переходить на сторону русских. Йорк приказал в случае поимки Тидеманна расстрелять его без суда и следствия.
Тидеманн погиб 10 августа 1812 года в бою под Даленкирхеном (Кекавой). Рижский комендант Эмме описал это так: «Тидеманн во время рекогносцировки приблизился к прусскому пикету и был узнан часовым, который, крикнув: “Ты изменник отечеству, вот твоя награда!” – выстрелил в него и убил на месте».
Клаузевиц в письме жене привел другую версию: «Мой друг Тидеманн умер от раны, которую под Ригой нанес ему прусский гусар выстрелом из пистолета почти в упор. Он пал со славой, и вся Рига сожалеет о нем». Действительно, гусары были в бою под Даленкирхеном, и по одной из версий Тидеманн замешкался с выстрелом – не смог убить соотечественника.
НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ НАЗНАЧЕНИЕ
На место Тидеманна назначили Клаузевица, и Рига имела шанс получить в «постояльцы» главного военного теоретика всех времен и народов. Но к тому времени вместо Эссена на пост губернатора прибыл маркиз Паулуччи. С ним Клаузевиц был знаком по штабу 1-й Западной армии, и знакомство в восторг его не привело: «Обладая сумбурной головой, Паулуччи отличался отнюдь не добродушным характером, а потому скоро стало ясно, что ни один человек не сможет с ним ужиться».
В итоге Клаузевиц не поехал в Ригу, а напросился в отряд генерала Дибича (сын пруссака, перешедшего на русскую службу). Именно Дибич перехватил отступавшую от Риги дивизию Йорка на прусской границе. Кстати, в ней служили два брата Клаузевица, и дело шло к братоубийству. Но Клаузевиц с Дибичем, проявив инициативу, вступили с Йорком в переговоры и уговорили его подписать конвенцию о переходе на сторону русских. Генерал, приказывавший расстреливать офицеров-эмигрантов, и сам видел – дела Наполеона плохи.
Это еще не означало перехода Пруссии на сторону союзников. Подумаешь, одна дивизия, в Берлине их могли объявить мятежниками со всеми вытекающими последствиями. Но тут в игру вступает Гнейзенау. Английский фрегат доставил его в прусскую крепость Кольберг (Колобжег). В Кольберге генерал невероятно популярен – он командовал героической обороной этой крепости в 1807-м. Гарнизон мгновенно переходит на его сторону и выступает маршем на Берлин. Теперь у короля нет выбора – через несколько дней он официально объявит о разрыве с Наполеоном и о союзе с Россией. Отныне история наполеоновских войн покатится в обратном направлении – к Парижу.
НАЦИОНАЛЬНЫЕ ГЕРОИ ВСЕХ ВРЕМЕН
По отношению к своим политикам и военным немцы не так уж часто единодушны на сто процентов. Но генерал Шарнхост и фельдмаршал Гнейзенау – это как раз тот случай. Их именами называли корабли и при кайзере, и при Гитлере, и в ФРГ. В ГДР учредили орден Шарнхорста, а имя Гнейзенау присваивали воинским частям. Им поставлены памятники. Их именами названы улицы в городах – и они никогда не переименовывались, ни при одном режиме. Словом, это люди, признанные всеми немцами за ум, честь и совесть нации, независимо от политических пристрастий самой нации на данный конкретный момент.
А ведь казалось бы– заговоры против короля, «шпионаж» в пользу Англии и России, мятеж, неподчинение. По суду так несколько смертных приговоров на каждого приходится. Так бы и пришлось, повернись история по-другому.
Но в том-то и дело, что они повернули историю по-своему. Эти люди, рискуя состоянием, жизнью, репутацией в конце концов, избавили нацию от той самой «капли яда», про которую писал Клаузевиц. Вот почему немцы их боготворят. Ведь далеко не у всех народов в критический период их истории находятся такие герои.
ЯНТАРНЫЙ МОСТ. МЕЖДУНАРОДНЫЙ ЖУРНАЛ. 2012. № 3 (7)