КОГО ИЗ ЗАВОЕВАТЕЛЕЙ ЛАТЫШСКИЕ ИСТОРИКИ НЕ ЛЮБЯТ БОЛЬШЕ
ГВИДО СТРАУБЕ
ПРОФЕССОР ФАКУЛЬТЕТА ИСТОРИИ И ФИЛОСОФИИ ЛАТВИЙСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
«Завоеватели – плохие/хорошие? Анализ латышской историографии» – так назывался доклад Гвидо Страубе, прочитанный им на конференции «Балтийское соседство: Россия, Швеция, страны Балтии на фоне эпох и событий XVII–XХ веков».
Представление о добрых шведских временах пошло от остзейских историков конца XIX века. Они были лютеранами, и на приход протестантов-шведов, положивших конец польскому «католическому кошмару», смотрели однозначно положительно. Затем тезис о добрых шведских временах подхватила межвоенная латышская историография. Там был другой мотив: дескать, шведы проводили реформы в пользу латышских крестьян. Однако если мы посмотрим критически, для начала они юридически закрепостили крестьян, законом губернатора Лифляндии Класа Тотта. И это при том, что в самой Швеции крепостного права не было. А латышских крестьян из полусвободных людей превратили в крепостных.
Но когда историки писали о шведских временах, то предпочитали говорить о другом. Например, как Густав Адольф основал Дерптский университет – ныне Тартуский. (Кстати, предлагал сначала Риге, но купцы сказали: нет уж, будет бардак, пьяные драки и соблазненные девицы, для порядочного города университет не подходит.) Или о принятом в 1680-е годы законе о школах. Но ведь на самом деле это не было благодеяние именно для латышей. Просто король был заинтересован в образованных подданных для пополнения армии, бюрократии, что соответствовало тогдашней общеевропейской практике. Опять же, школы строили медленно, учителей не было, то есть реальный эффект закона был минимален. Пастор Глюк, тот самый, что перевел Библию на латышский, писал, что у него в приходе пять школ и в трех учителям нечем платить.
Конечно, шведы построили дороги, почтовые станции. Ввели должность церковных старост из крестьян, эдакий зародыш крестьянской интеллигенции – для XVII века вещь революционная. Но в целом, – может быть, я слишком критичен? – любая сменявшая тут друг друга власть – поляки, русские и шведы не исключение – в последнюю очередь думала о местном населении, а занималась решением своих задач. И осуществлять глорификацию одних за счет других — наивно. Кстати, если посмотреть на историю герцогских гробниц в Елгаве, то больше всего там нагадили как раз шведы, а не русские и не поляки.
И тем не менее, латышская историография подхватила тезис о добрых шведах. Чтобы противопоставить «страшных русских» временам XVIII века. Показать, что вот если бы не пришел Петр I, то шведы провели бы реформы, и тогда мы зажили бы! Это миф. С реформами, как видим, дело обстояло ни шатко, ни валко.
Кстати, именно при Петре I наступила теологическая либерализация. Это он выгнал лютеранских ортодоксов. Их правила были настолько строги, что когда в XVII веке по северным странам прокатилась волна процессов против ведьм, на кострах сгорело больше женщин, чем сожгла католическая инквизиция. В шведское время юноша, который хотел из Риги поехать учиться в европейский университет, должен был пройти комиссию на идеологическую стойкость, вроде парткома в советское время. И по возвращении его экзаменовали – не заразился ли в европах новомодными течениями.
Уместен вопрос: какая эпоха — польская, шведская или русская – рисуется историками в самых черных красках? Несомненно, польская. За свои полстолетия поляки так и не смогли навести тут порядок, потому что его и в Речи Посполитой не было. Плюс католическая реакция. Но и этот период несправедливо описывать исключительно в мрачных тонах. Даже в польском завоевании можно отыскать лучик света. Например, сюда пришли иезуиты, а в XVII веке они были лидерами в области образования. Позднее иезуитские коллегии в Даугавпилсе, Илуксте, например, пытались внедрить мелиорацию на крестьянских полях. Так что однозначные оценки неуместны.
Любая сменявшая друг друга власть — поляки, русские и шведы — в последнюю очередь думала о местном населении, а занималась решением своих задач. Осуществлять глорификацию одних за счет других — наивно.
Кстати, их не было и в советской историографии, которая, заявляя о прогрессивности присоединения территории Латвии к Российской империи, говорила и об ухудшении положения латышей в XVIII, «российском», веке. Об этом писал академик и лауреат Сталинских премий Ян Зутис, объясняя, что Петербург, заигрывая с местными немецкими баронами, отдал им латышей на полный откуп.
Впрочем, падение уровня жизни крестьян в XVIII веке – такой же миф, как и шведские реформы. В 2004 году вышла книга эстонского историка «Барон и крестьянин в Балтии», где это на цифрах показано. Раньше упирали на рост повинностей, забывая, что XVIII век для Лифляндии – век мира и благоприятной конъюнктуры на хлебном рынке Европы. Шел и экономический, и демографический рост. Если в XVII веке на крестьянское хозяйство приходилась одна пара условных рук, то столетие спустя – 2,5. Даже если повинность возрастает вдвое, общий объем работ на человека остается таким же. Но ни при Первой республике, ни при СССР историки не любили немецких баронов-помещиков…
Иногда задают вопрос – почему в Восточной Пруссии немцам удалось онемечить пруссов, а латышей нет? В Пруссию из Германии было переселено огромное количество крестьян. У нас немцы остались узким слоем горожан и помещиков. Многочисленные описания истребления населения Лифляндии завоевателями страдают преувеличением. И покоритель Риги фельдмаршал Шереметев тоже писал после очередного похода: «Выжгли все, в округе не слышно даже пения петуха». Данное письмо часто цитируют, описывая при этом общую ситуацию по стране. И получается явная передержка. В тогдашней войне не было сплошной линии фронта. Армия шла вдоль больших дорог, откуда крестьяне, не будь дураками, разбегались во все стороны по лесам, где и отсиживались. Это хорошо видно по статистике – после Северной войны начинается бурный рост населения. И не за счет новорожденных, а 20–40-летних. Откуда они? Из леса. Недаром появился термин «театр военных действий» – большинство тех, кто не служил в армии, наблюдали войну как будто из зрительного зала. У Бротце есть красивая гравюра «Спилвская битва», на которой рижане целыми семействами вышли посмотреть на сражение шведов с саксонцами.
Как видим, в интерпретациях далекого прошлого всё не менее противоречиво, чем в истории века двадцатого. Уверен, что диалог российских и латвийских историков нужно начинать не с 1940 года, а с эпохи Ивана Грозного. Польско- германская комиссия историков в свое время начинала с Грюнвальдской битвы 1410 года и оттуда постепенно шла к ХХ веку. Обратный пример: российско-литовская комиссия сразу увязла в межвоенных событиях и ни на шаг не продвинулась вперед. Конечно, при желании и в событиях Ливонской и Северной войн можно увидеть параллели с 1940 годом. Но они все же не воспринимаются так болезненно. На конференции я несколько риторически заявил шведским коллегам, что, хотят они или нет, для латышей они были очередными завоевателями, оккупантами. Шведы это приняли без дискуссий. Та же самая реакция была у российских историков, когда я перешел к XVIII веку.
К сожалению, наша зацикленность на XX веке имеет и объективную основу. В Латвии контингент историков небольшой, и если по ХХ веку работает все же достаточно много людей, чтобы могла возникнуть внутренняя дискуссия, то по Новому времени и Средним векам – единицы. И студенты такую специализацию выбирают неохотно – научную карьеру делать труднее. Ведь нужно знать немецкий, а из 100 студентов-первокурсников им на приличном уровне владеют, дай Бог, 3–4. А для Средних веков нужна латынь. А для XIX века – русский, причем на таком уровне, чтобы читать документы той эпохи. А человеку с неродным русским это, поверьте, непросто – вроде слова все знакомые, а смысл ускользает. И студенты ищут, где легче.
Но при этом на историческом факультете студентов учат критически мыслить. Это самая ценная вещь, которую дает изучение истории, – критически смотреть на вещи, слова, идеи, политику. После окончания нашего факультета очень немногие становятся профессиональными историками. Среди выпускников немало журналистов, пиар-менеджеров, банковских работников – навыки критического мышления хороши в любой сфере.
Некоторые полагают, что историческое образование воспитывает патриотизм… Надо признать, что патриотизм сейчас воспитывается совсем другим – отношением страны к своим гражданам. А сегодня тысячи людей чувствуют, что не нужны своей стране. Среди уехавших в Ирландию были и учителя истории. Они, несомненно, гордились битвой при Сауле, но она не могла помочь им прокормить семьи. История должна воспитывать не патриотов, а критически мыслящих людей.
Записал Константин Гайворонский
ЯНТАРНЫЙ МОСТ. МЕЖДУНАРОДНЫЙ ЖУРНАЛ. 2011