Близится столетие Великов войны. Той войны, которую в старой России называли Второй Отечественной. А в Советском Союзе память о ней постарались стереть.
Война 1914-1918 годов неузнаваемо изменила карту мира. Она вызвала к жизни социальные, психологические и культурные процессы, которые провели грань между прошлым и настоящим. Без преувеличения, ХХ век и вся новейшая история начались в 1914 году. «Янтарный мост» предпринимает серию публикаций, посвященных Великов войне…
Лето 1914 года выдалось особенно жарким. Если
весна знаменовалась открытием Дворца Мира в Гааге, то осень показала, что идеи мирного сосуществования за пределы Нижних земель так и не вышли. От прежней спокойной и счастливой Европы не осталось и следа. Она опоясалась тысячами километров окопов, ощетинилась штыками миллионов солдат.
О причинах происходившего тогда написаны сотни и сотни томов. Но в истории той войны всё еще есть сюжеты, практически не известные даже образованному читателю. Например, судьба русских туристов, которые в начале августа оказались на территории Германии, бывшей излюбленным местом отдыха высшего общества.
15–16 (28–29) июля, когда Австро-Венгрия уже объявила войну Сербии, а Германия и Россия еще вели дипломатическую игру, немецкие пограничники стали проявлять придирчивость к пропускам. Последний поезд через Эйдткунен (ныне – российский населенный пункт Чернышевское), через который проходила тогда российско-германская граница, беспрепятственно проследовал примерно в 17.00 19 июля (1 августа), то есть в день объявления войны. Он вышел в 12 часов 18 июля из Берлина, а на следующий день спокойно доехал до Кёнигсберга. Дальнейшие события разворачивались для русских туристов не лучшим образом. В столице Восточной Пруссии в вагоны вошли солдаты, которые объявили, что каждый пассажир, который высунется из поезда, будет расстрелян. Затем последовали противоречивые приказы: сначала предписывалось задернуть шторы, затем, наоборот, их поднять. Когда поезд приехал в Эйдткунен, путешественников вывели и построили на перроне, где под начавшимся дождем устроили проверку паспортов (при этом жандармский офицер рассматривал их, перевернув на 180 градусов). Затем началась путаница. Вероятно, немцы и сами не знали, что полагается делать: сначала объявили, что до Вержболова (тогдашний русский пограничный пункт примерно в 10 км; ныне – литовский Вербалис) все отправятся пешком; однако, как только пассажиры выстроились, им приказали сесть в вагоны. Поезд доехал до границы, где встал на запасных путях. Здесь объявили, что все отправляются в Берлин; однако поезд тронулся и подошел к Вержболову. «Надо самому пережить все издевательства, – описывал ситуацию русский очевидец, – чтобы понять наше состояние. Совершенно измученные, голодные, с издерганными нервами, мы добрались до Вержболова, откуда с опозданием приехали в Петербург».
Ближе к полуночи российские пограничники приняли последнюю партию соотечественников, которые в 19.55 поездом из Берлина прибыли в Эйдткунен. Здесь им приказали выйти из вагонов и построиться на платформе. Немцы предложили: либо вернуться в Берлин или в Кёнигсберг, либо идти пешком до Вержболова. «Ступайте, если хотите, но я не ручаюсь, что русские не будут стрелять по вас. Если вас не примут, возвращайтесь обратно, и мы вас отправим в Берлин», – заявил немецкий полковник. Не желая оставаться в Германии, несколько сот человек пустились в путь. На мосту между Эйдткуненом и Вержболовым их встретили шестеро пограничников. Узнав, что это российские подданные, они послали за офицером. Когда тот прибыл, ему пришлось вызвать жандармов, чтобы те вновь произвели паспортный контроль. Вся процедура продолжалась около четырех часов. Еще примерно 300 путешественников, в том числе знаменитый депутат Государственной Думы Василий Маклаков, княгиня Трубецкая и еще один депутат Думы князь Иларион Васильчиков, отправились из Берлина в 12 часов 19 июля, прибыв на следующий день в Шталлупёнен (нынешний российский Нестеров). Княгиня Трубецкая с сыном решила пойти к начальству за пропуском, вслед за ней отправились Маклаков и Васильчиков. Кругом стояли немецкие солдаты и были слышны возгласы, будто поймали шпионов. К удивлению русских, уланский офицер оказался сговорчивым и быстро выдал пропуска. Скоро их получили и другие пассажиры поезда. До Вержболова всё же, по понятным причинам, пришлось добираться пешком.
Среди попавших в столь неприятное и опасное положение оказались и члены императорской фамилии. Императрице Марии Федоровне пришлось добираться до Петербурга через Данию. А великий князь Константин Константинович (известный поэт, печатавшийся под псевдонимом К.Р.) вместе с супругой великой княгиней Елизаветой Маврикиевной (урождённой Элизаветой Августой Марией Агнесой Саксен-Альтенбургской), сыном Георгием и дочерью Верой отправились через Восточную Пруссию. 20 июля (2 августа) их поезд проследовал через Гумбиннен (нынешний российский Гусев), где великий князь выходил прогуляться на платформу. Здесь же задержали его адъютанта Сипягина и камердинеров, сообщив, что вместе с багажом их доставят позднее. Как вспоминала княжна Вера Константиновна: «В те дни Германия была охвачена военной истерикой. Всем чудились русские шпионы и автомобили с русским золотом. Наш автомобиль также был принят за шпионский. На станции, где мы ожидали поезда, кто-то грубо заметил, указывая на брата, что мальчик мог бы, по крайней мере, снять русскую шапку! (Брат носил матросскую фуражку с надписью “Потешный”). У русской границы… поезд остановился. Нам приказали не закрывать окон и дверей вагона. Лишь в отделениях детей разрешили затянуть занавески. Мне было тогда 8 лет, брату — 11. Помню, как нас накормили молоком и черным хлебом… Лейтенант Мюллер, командовавший нашей охраной, до того весьма вежливый и корректный, вдруг сделался грубым и стал называть мою мать “Гнедиге Фрау”, т.е. “сударыня”, боясь, видимо, титуловать ее по сану». В 5 часов утра 3 августа все пленники были направлены в Шталлупёнен. Там их посадили в автомобили и отвезли на границу, где высадили из машин. Великий князь Константин Константинович из-за болезни долго идти не мог. Разъезд смоленских улан помог им. Как впоследствии писал князь Гавриил Константинович: «Начальник разъезда штабс-ротмистр Бычко узнал моего отца и помог всем добраться до ближайшей станции железной дороги… На отца сильно подействовали пережитые волнения, но, как всегда, он ничего не говорил, а переживал их молча, в своей душе». Менее удачливым туристом, возвращавшимся на родину через Восточную Пруссию, оказался член Государственного Совета Геннадий Калачов. 19 июля он выехал из Швейцарии и прибыл в Берлин. Здесь ему удалось сесть на ночной поезд, отправлявшийся в 23.45. Еще не доехав до Кёнигсберга, пассажиры стали сомневаться, пустят ли их через Эйдткунен. На одной из станций Калачову удалось купить газету, которая писала, будто Япония напала на Россию. По прибытии в Гумбиннен им заявили, что поезд дальше не идет, но кто хочет – может отправиться на родину. Неожиданно группу туристов, к которой присоединился и адъютант великого князя Константина Константиновича Сипягин, окружили солдаты и объявили военнопленными. Их посадили в вагоны и направили в Кёнигсберг, где допрашивали, а после отправили в Браунсберг (ныне польский город Бранево). В группе находились графы Канкрины, баронесса и барон Каульбарс, сенатор Иванов и другие путешественники. Однако оттуда их путь лежал в Штеттин, а затем – в Швецию.
Нечего говорить, что менее титулованным туристам повезло намного меньше. Все отмечали резкое изменение отношения к русским, грубость. Российскую прессу облетели сообщения о жестокости противника, всевозможных лишениях, которые пришлось испытать российским подданным. Разразилась целая истерия по поводу якобы имевших место немецких зверств, к которой вскоре добавились события в небольшом польском городе Калише (по сведениям российской прессы того времени, немцы учинили в нем расправу над жителями). Несомненно, рассказы о злоключениях русских путешественников сыграли немалую роль в разжигании антигерманских настроений, создании образа немца как «культурного варвара», жестокого, грубого, поправшего все законы морали и Бога. Заносчивость, самовосхваление, грубость – именно эти пороки в годы войны приписывались противнику в первую очередь. Конечно, не каждый верил доходящей до истерики пропаганде. Но как писал известный искусствовед барон Николай Врангель (младший брат будущего Верховного правителя России Петра Врангеля): «Негодуя на немецкие зверства, все с пеной у рта повторяют преувеличенные слухи о жестокостях немцев по отношению к русским, попавшим к ним в руки».
Что же происходило на самом деле? Как мы видим из описанного выше, в первые дни после объявления войны особой жестокости не проявлялось. Предпринимались адекватные моменту меры безопасности, имелись место и издержки подозрительного отношения к противнику. Многие германские подданные были в замешательстве, ибо не знали, как надо поступать в отношении путешественников из враждебных стран. Отдельные дневниковые свидетельства и статьи, вышедшие в послевоенное время, свидетельствуют, что грубость и издевки действительно имели место. Для многих русских туристов, привыкших к другому отношению, подобное стало шоком. Шовинистический угар охватил Германию. Оказавшийся в те неспокойные дни в Берлине князь Феликс Юсупов впоследствии писал в мемуарах: «На другой день рано утром мы поехали в русское посольство, а оттуда на вокзал к копенгагенскому поезду. Никакого сопровождения, как полагалось бы иностранной миссии. Мы отданы были на милость разъяренным толпам. Всю дорогу они швыряли в нас камни. Уцелели мы чудом. Среди нас были женщины и дети, семьи дипломатов. Кому-то из русских палкой разбили голову, кого-то избили до крови. С людей срывали шляпы, иным в клочья изорвали одежду». Однако весьма характерно, что, первоначально арестованные, впоследствии Юсуповы передвигались по Берлину самостоятельно, решая вопрос своего отъезда с русским посольством.
В русской прессе 1914 года можно встретить массу публикаций, посвященных злоключениям «возвращенцев» и отражающих эмоциональный накал тех дней. Впрочем, очевидцев нельзя обвинить и в преднамеренной лжи – слишком много людей в различных изданиях писали почти об одном и том же. Все они прошли через схожие обстоятельства, но описывали их, отражая, прежде всего, свои эмоциональные переживания. Историку непросто отделить реалии тех дней от этих эмоций для воссоздания объективной картины.
Проанализировав «Черную книгу немецких зверств», вышедшую «по горячим следам» в Санкт-Петербурге и составленную на основе заметок из периодики, автор пришел к следующим выводам.
Если элиминировать яркие эпитеты и прямые ругательства, выражающие лишь человеческое отношение («звери, потерявшие всякий человеческий образ», «животное», «гнусное варварство», «озверелые немцы»), то из оставшегося («обнаглевшие», «воинственные», «как сумасшедшие», «пьяные солдаты ландвера», «злоба населения», «некультурный», «жестокий», «австрийцы все были пьяны», «несдержанно грубы», «ожесточившиеся люди, мстящие в пустяках», «лица злобно-насмешливые или тупо-равнодушные», «грубые люди», «кичливый задор немцев») вряд ли можно вывести что-то большее, нежели образ возбужденной патриотическими настроениями толпы, убежденной, что именно русские – в числе виновников этой войны.
Если отбросить эпитеты и выраже-ния, больше отражающие отношение рассказчика к происходящему («с уточненной жестокостью», «неистовали», «попавшие в их лапы», «издевательства», «варварство», «не щадили никого», «черная туча немецкой жестокости все растет и растет», «терроризировали»), а попытаться найти факты действительных издевательств, то окажется, что большинство из них имели вербальный характер и заключались в чрезмерной грубости. Вот только некоторые ее примеры: «С мелочною придирчивостью преследовали», «осыпали русских бранью и глумились», «вытолкали графиню ударами прикладов и грубо обыскали», «толпа озверела, орала, гикала», «оскорбительные формальности», «взятки брали весьма охотно, несмотря на патриотизм», «оскорбление дам», «сцены обыска возмутительны», «в крайне резкой форме говорил о русских», «потащили по всему городу», «грубый, наглый тон», «дерзкая ругать», «восторженный хохот», «грубо и бесцеремонно», «говорили пошлости», «лезли целоваться», «ехидные улыбочки», «бесчестно обманули», «особенная прусская грубость», «оскорбляли и даже подвергали избиениям», «глумились», «не дали ни есть, ни пить», «носильщиков не было»…
Следует также учитывать, что сами туристы находились в подавленном настроении – они оказались на вражеской территории в окружении враждебных к ним людей. Отвращение и страх, подпитываемые неопределенностью и опасностью положения, доминировали в сознании несчастных путешественников, делая восприятие предельно субъективным. Естественно, что в такой ситуации одни и те же действия воспринимаются по-разному людьми, находящимися в принципиально различных обстоятельствах – российскими и германскими подданными. То, что иной немец мог счесть снисхождением к врагу, для русского путешественника казалось верхом грубости и несправедливости. Потому по прибытии на Родину он не жалеет красок для описания своего возмущения. Это становилось подспорьем для военной пропаганды, формировавшей необходимый образ противника.
Единственное, что действительно следует отметить, это случаи побоев, мародерства, плохих условий содержания временно перемещенных лиц, а также отдельные эксцессы с трагическим исходом. Но и здесь зачастую повторяются слухи (например, можно встретить фразу наподобие: «передавали, что рабочие были расстреляны»). Или тиражируются одни и те же эпизоды (например, случай, когда немцы расстреляли отца, давшего пощечину офицеру, когда тот стал грубо обыскивать дочь). Это – дополнительное косвенное свидетельство редкости подобных фактов. Такие эпизоды действительного варварства выделяются на общем фоне.
Несмотря на лишения и трудности, большинство туристов все-таки добрались до дома.
Константин Пахалюк,
специально для «Янтарного моста»
90 ЯНТАРНЫЙ МОСТ. МЕЖДУНАРОДНЫЙ ЖУРНАЛ. 2013. № 2 (10)