Международная конференция «Балтийский регион 20 лет спустя после распада СССР: ожидания, реалии, перспективы», состоявшаяся в Хельсинки в этом году, была посвящена проблемам, реалиям и задачам сегодняшнего дня, а не ностальгическим воспоминаниям о теперь уже не существующей империи. Так считает один из участников этой научной дискуссии ученых из десяти стран балтийского побережья, известный специалист в области прав человека профессор Рейн Мюллерсон (Эстония). «Я чрезвычайно благодарен судьбе и организаторам конференции: международному фонду “Янтарный мост” и Институту международных отношений парламента Финляндии за возможность принять участие в ней», – признался профессор в интервью нашему корреспонденту. К бесспорным заслугам организаторов он отнес и тот факт, что в ходе состоявшегося обсуждения в парламен- те Финляндии была начисто исключена возможность использования данной темы и всей истории распада СССР в политических целях. В то же время, по мнению ученого, СССР был видоизмененным продолжением Российской империи и как империя был «почти обречен» на распад. Не случайно, что интерес к этой научной дискуссии проявили десятки дипломатов из почти тридцати стран мира.
Президент Юридической Академии Таллинского университета, доктор международного права Рейн Мюллерсон – автор двух очень важных документов: «Декларации о независимости Эстонии» и Указа президента РФ Бориса Ельцина о признании ее независимости. «Это конечно курьез. Но в августе 1991 года сложилась такая ситуация, что подобных курьезов было множество», – вспоминает Р. Мюллерсон. В 1989-1990 годах ученый работал советником по вопросам международного права у президента СССР М. С. Горбачева, в 1991-м – первым заместителем министра иностранных дел ЭР Леннарта Мери – будущего президента Эстонии.
КРУТЫЕ ПОВОРОТЫ СУДЬБЫ
В юности Р. Мюллерсон хотел быть спортсменом, добился успехов — стал даже чемпионом Таллина среди юношей по прыжкам в высоту. Но получил серьезную травму, со спортом пришлось проститься. После армии поступил на юридический факультет МГУ. Учебу завершил с отличием и с двумя дипломами – юриста и переводчика. Научные статьи писал не только на русском, но и на английском языках. Защитил кандидатскую, несколько лет преподавал в МГУ, а в 40 лет защитил докторскую диссертацию.
Как в вашей биографии отразилась горбачевская перестройка, начавшаяся в середине 80-х годов?
В тот период меня пригласили на работу в Институт государства и права Академии наук СССР – возглавить отдел международного права. Параллельно, в 1988 году, работал в Комитете ООН по правам человека. Как-то было совещание у министра иностранных дел Э. Шеварднадзе. Мне пришлось выступать всего минуты три, но это выступление было главой союзного МИД, видимо, замечено. В своей короткой речи я постарался обосновать необходимость ратификации одного из важнейших документов по правам человека. Причем, некоторые присутствовавшие на совещании были против ратификации. А буквально на следующий день телефонный звонок от Шеварднадзе, и мне было предложено войти от СССР в состав Комитета по правам человека ООН.
А как судьба свела вас с командой Михаила Горбачева?
Думаю, что в советники Михаила Сергеевича меня пригласили по рекомендации академика В. Кудрявцева — директора Института государства. Это произошло, кажется, в конце 1989 года. Лично с Горбачевым я общался всего раза три, не больше, в основном мне приходилось выполнять поручения, поступавшие от Кудрявцева. Например, вечером от него звонок и просьба – к девяти часам утра нужны такие-то справки по юридической тематике. Были и такие случаи: идет заседание ученого совета института, подходит сотрудник и говорит, что звонит секретарь от Михаила Сергеевича, нужна такая-то справка. Пока разговариваю по телефону, все замирают, заседание ученого совета прерывается — полагают, что решаются вопросы государственной важности.
Горбачев часто встречался с главами крупнейших стран мира, в частности, с Дж. Бушем-старшим на Мальте в 1989 году. Эти встречи руководителей сверхдержав определяли векторы будущего переустройства мира. Вы участвовали в этих переговорах?
Я был с ним лишь в одной поездке, когда в 1988 году Горбачев выступал с речью в ООН в Нью-Йорке. В поездке было много экспертов. Но в связи с землетрясением в Армении Михаилу Сергеевичу пришлось быстро вернуться в СССР, а делегация осталась. Мы были две недели в Америке, выступали по темам перестройки и гласности в Нью-Йорке, Бостоне, Чикаго, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе. Словом, знакомили американцев с новой политикой СССР.
Затем в вашей жизни снова крутой поворот – дипломатическая служба в Эстонии…
Осенью1990 года Леннарт Мери, который возглавлял эстонский МИД, пригласил меня стать его первым заместителем. И я принял это приглашение. Работал в МИДе, часто приходилось ездить в Москву. В 1991 году, кажется, это было в сентябре, я вел переговоры в Москве с первым заместителем главы МИДа Владимиром Петровским об установлении дипломатических отношений между СССР и Эстонской республикой. Был очень важный политический нюанс в формулировках – то ли восстанавливать, то ли устанавливать дипотношения. Эстонская позиция была за формулировку «восстанавливать», поскольку время с 1940 года считалось периодом искусственно прерванной государственности. Советское руководство с этим не соглашалось. Мы с Владимиром Петровским пытались найти взаимоприемлемое решение. В результате – согласились на нейтральный вариант: Эстония и СССР «находятся в дипломатических отношениях». А установлены они или вновь созданы – этот вопрос был обойден.
Далее события развивались как в детективе. Возвращаюсь в Таллин, а Леннарт Мери отправляется в Москву для подписания договора. За час до официального акта мне звонит находившийся в Москве один из моих эстонских коллег: Леннарт требует, чтобы мы в своем тексте изменили формулировку. Дескать, напишем, что возобновляются дипломатические отношения, русские, мол, все равно не поймут. То есть не компромисс, а наша, эстонская формулировка. Это уже серьезно! Срочно звоню в Москву, в наше посольство, где еще находился Леннарт Мери. Говорю ему, – тогда мы с ним были еще на «ты», – Леннарт, если ты это сделаешь, мы войдем в учебники истории международного права, причем не с лучшей стороны. Потому что есть норма Венской конвенции — договор считается недействительным, если одна сторона обманывает другую. В истории есть только один случай такого обмана – в конце XIX века итальянцы хотели перехитрить Абиссинию (ныне Эфиопию), предложив две версии соглашения с этой африканской страной. Я сказал Леннарту, что обман рано или поздно раскроется. Он рассердился и швырнул трубку. Правда, в подписанном обеими сторонами документе в итоге сохранилась формулировка, о которой мы договорились с Владимиром Петровским.
Давайте вернемся в современность. На ваш взгляд, нуждается ли внешняя политика в модернизации — имеется ввиду ее западный и восточный вектор?
Вы назвали западный и восточный вектор, а я бы сказал – на западном и восточном «фронте». Что касается западного «фронта», то у нас есть несомненные достижения — присоединение к Евросоюзу и НАТО, участие в Совете Европы и других европейских структурах. Словом, в западном направлении многое сделано. Но эстонская внешняя политика не просто прозападная, в этом ничего плохого нет. Проблема в том, что эта политика ориентирована на те силы на Западе, которых причисляют к «ястребам», которые мыслят в духе «холодной войны». Наши руководители до сих пор мыслят в том же духе. Это не лучшим образом сказывается на внешней политике Эстонии, в том числе и на восточном «фронте».
Когда Барак Обама пришел в Белый дом и решил отказаться от политики конфронтации в пользу сотрудничества, когда он протянул руку всем, кто хотели пожать ее, в том числе и России, некоторые руководители восточноевропейских государств и наш политик Март Лаар выступили с практически истеричным письмом: якобы американцы продают России Восточную и Центральную Европу. Но ведь в интересах Эстонии, чтобы США, Евросоюз и НАТО выстраивали с Россией хорошие отношения. Нам не к чему жить на линии конфронтации. Для нас очень важны хорошие отношения с соседями.
Но, увы, Эстония сегодня в первых рядах конфронтационных сил. Например, Эстония до последнего «воевала», чтобы не допустить строительства газопровода Нордстрим, связывающего Россию с Западной Европой. В результате этой «войны» Эстония потеряла выгодные заказы, потеряла рабочие места и прибыль. Такие политические игры вредят нашей стране. Или взять эстонско-российский договор о границе. Ну, зачем было при его ратификации эстонскому парламенту вносить в преамбулу ссылку на Тартуский мирный договор 1920 года? Я допускаю, что наше правительство и МИД не хотели этого, но кто-то в парламенте настоял.
Вопросы внешней политики решаются в узком кругу, не хватает общественной дискуссии?
Точно. Полагаю, что у нас должно быть широкое обсуждение в парламенте и в обществе, в том числе и вопросов, связанных с необходимостью участия эстонских миротворческих сил в «горячих точках», но такого обсуждения нет. Например, когда в начале 2000-х годов Англия готовилась посылать войска в Ирак, затем в Афганистан, то британцы активно дискутировали, меня приглашали в британский МИД и также выслушали мое мнение. А у нас – берем под козырек, как у Саакашвили: чем больше пошлем войск, тем лучше. В Англии прошли парламентские слушания. Признано, что ввод британских войск в Ирак в 2003 году противоречил международному праву. А у нас не слышно ни от президента, ни от правительства, ни от премьер-министра, ни от главы МИД – нужно ли создать комиссию по расследованию, почему наши солдаты были направлены в Ирак и Афганистан? Не говорю, что они не должны были направляться, но дискуссия необходима…
Когда, по вашему мнению, «ледниковый период» в эстонско-российских отношениях сменится потеплением?
Не думаю, что наступит быстрый перелом. Во всяком случае, сейчас не надо предпринимать шагов, раздражающих другую сторону.
Сейчас в Эстонии у власти весьма своеобразная правительственная коалиция: либеральная Партия Реформ, которая должна проводить либеральную экономическую политику, и «Союз Отечества и Res Publica» – националистическая, консервативная партия. В настоящее время это означает, что при либеральной экономической политике у нас не хватает терпимости и свободы в социальной и политической сферах. Я это чувствую особенно остро, когда сравниваю наше положение дел с ситуацией в Англии, где жил последние 18 лет. Многие сферы у нас перерегулированы. Я работаю сейчас в области высшего образования, а тут столько всяких регламентов и правил, что очень трудно добиться по-настоящему качественного образования, поскольку этому препятствует и наше законодательство. Думаю, все дело в том, что народ у нас слишком терпеливый. Возможно, в силу нашего национального характера, а также советского прошлого. Это, конечно, хорошо, и я никоим образом не хотел бы призывать людей на баррикады или даже к забастовкам, потому что это тоже ни к чему хорошему не приводит, а только усугубляет ситуацию, возьмите пример Греции и Англии. На мой взгляд, нужно, прежде всего, стимулировать экономику и не следует, как черт ладана, бояться национального долга. Наше правительство гордится тем, что национальный долг у нас практически отсутствует. Но это достигнуто дорогой ценой, и безработица должна беспокоить правительство не только в экономическом, но и в социальном, а также в политическом плане.
После долгих лет работы за рубежом вы вернулись в Эстонию. Как себя чувствует здесь ваша супруга, в прошлом москвичка?
Мне кажется, хорошо чувствует. Но в сфере обслуживания часто переходит на английский язык. Я же часто в таких случаях перехожу на русский, потому что не люблю, когда мне указывают, каким языком пользоваться. Это у меня еще со старых времен. В конце 80-х – начале 90-х годов я был в ООН представителем по правам человека и выступал на французском, иногда на русском, но чаще всего на английском языке. Помню, от имени советского посла в Женеве ко мне подошел молодой советский дипломат (кстати, грузин) и попросил: «Не могли бы вы говорить по-русски, потому что в Советском Союзе официальный язык русский». И я сказал в шутку, что мой родной язык – эстонский – не является официальным языком ООН, поэтому мне, в принципе, все равно, на каком языке выступать. Многие восприняли это тогда как вызов… Словом, я и тогда не любил, когда мне указывают, на каком языке говорить, и теперь не люблю. Мой выбор языка зависит от того, кто меня слушает и каков предмет разговора.
Вы очень неплохо смотрелись бы в роли политика самого высокого ранга.
Это сложная дилемма. Я больше профессионал. Моя сфера интересов – международные отношения, внешняя политика. И больше всего мне нравится писать. Пишется хорошо и много, у меня выходят книги и статьи в разных странах и на разных языках. И – что мне особенно приятно – теперь все больше в моей родной стране и на моем родном языке. Когда я был профессором Лондонского университета, всегда занимался юридической практикой, представлял государства, фирмы, отдельных людей в качестве адвоката и советника. Сейчас занимаюсь внешней политикой как ученый. Но, конечно, интересно совмещать это с практикой. Так что не исключено, что мой интерес будет сопряжен и с практической политикой.
Согласитесь, что государство только выиграет, когда масштабных политиков у нас станет больше, чем политиков с узким кругозором.
Во всяком случае, ненависть к политическому противнику точно не является признаком глубокого интеллекта. А в нашей политике этого, к сожалению, сейчас с избытком. Говорят, политика – грязное дело. Грязи действительно хватает в политике любого государства. Но в отличие, например, от Англии в нашей стране очень не хватает уважения к политическим оппонентам. Не думаю, что в Эстонии есть партия, которая излагает истину в последней инстанции. У всех есть свои минусы и свои плюсы, поэтому и в политической жизни нужно проявлять больше терпимости и не пытаться демонизировать своего политического противника.
Элла Аграновская, Альберт Маловерьян
ЯНТАРНЫЙ МОСТ. МЕЖДУНАРОДНЫЙ ЖУРНАЛ